Вера в веру - «Эзотерика»

---

Отрывок из книги Дэниела К. Деннета
«Разрушая чары: религия как природное явление».

Вера в веру

В конце первой главы я обещал вернуться к вопросу, затронутому Юмом в его “Диалогах о естественной религии“, о том, есть ли у нас веские причины для веры в бога. И в этой главе я исполняю своё обещание. В предыдущих главах были предложены новые обоснования для этого вопроса и выявлены окружающие его проблемы, которые необходимо решить прежде, чем развернётся серьёзное противостояние между верой и атеизмом.



Когда-то наши предки начали осознавать свою веру и, как следствие, стали рьяно защищать наиболее важные для них убеждения. Так феномен веры в веру приобрёл собственное, значительное общественное влияние, иногда затмевая то, что лежало в его основе – объект веры. Рассмотрим несколько случаев, наиболее значительных на сегодняшний день. Поскольку многие из нас верят в демократию и осознают, что безопасность демократии в будущем во многом зависит от сохранения веры в неё, мы страстно цитируем (снова и снова), знаменитое высказывание Уинстона Черчилля “Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных”. Зачастую как защитники демократии мы так же яростно осуждаем пороки, нуждающиеся в исправлении, как и заверяем людей в том, что демократия не так уж порочна, способна сама себя контролировать и оправдать их веру в себя.

То же самое можно сказать о науке. С тех пор, как вера в непогрешимость научных методов стала столь же значительной, как сам факт их непогрешимости, существует постоянное противостояние между людьми, ищущими ошибки, и авторитетами. Даже когда известно, что результат, ошибочно признанный научно достоверным, получен обманным путём, должны ли они без лишнего шума признать недостоверность работы и незаметно уволить провинившегося или спровоцировать громкий скандал?

И, безусловно, неослабевающее влечение публики к судебным процессам знаменитостей объясняется в том числе тем, что вера в господство закона считается жизненно необходимым элементом нашего общества. Собственно, мы не столько заинтересованы в самом судебном процессе, сколько в реакции публики на него и реакции на эту реакцию, провоцируя прессу раскручивать раздутые скандалы. Мы, живущие в демократии, стали отчасти одержимы тем, что во всех вопросах ориентируемся на общественное мнение, и тому есть причина: при демократии действительно важно, во что люди верят.

Если сообщения о коррупции или насилии над заключёнными не вызывают сильного общественного резонанса, наша демократическая система сдержек и противовесов оказывается под угрозой. В своей оптимистической книге “Развитие как свобода” (Development as Freedom) (1999) Нобелевский лауреат Амартия Сен (Amartya Sen) делает важное замечание о том, что не обязательно побеждать на выборах, чтобы достигнуть своих политических целей. Даже при нестабильной демократии лидеры придают большое значение господствующим в их странах убеждениям и принимают их как руководство к действию, так что поддержание взглядов, господствующих в обществе, – это важная политическая цель сама по себе.

Согласно распространенному мнению, так называемые метафизические убеждения ещё более важны, чем политические. Нигилизм – отсутствие веры во что бы то ни было – представляется многим чрезвычайно опасным вирусом по вполне понятным причинам. Когда Фридрих Ницше пришёл к идее вечного возвращения, полагая, будто он доказал, что мы проживаем свои жизни бесконечное количество раз, его первым порывом (согласно некоторым рассказам) было самоубийство, которое предотвратило бы обнародование этого доказательства и избавило бы других от такой саморазрушающей веры. Вера в убеждение о важности чего-либо сильна и широко распространена, что вполне объяснимо. Вера в свободу воли – это ещё одно рьяно отстаиваемое представление (по тем же причинам), и те исследования, которые несут в себе угрозу для него, зачастую намеренно искажаются, чтобы предотвратить развитие опасной тенденции (Деннет, 2003с). Физик Пол Дэвис (Paul Davies) (2004) недавно высказал мнение, что вера в свободу воли настолько важна, что может быть “выдумкой, достойной сохранения”. Интересно отметить, что сам Дэвис, похоже, не считает, что эта страшная правда (то, что он принимает за таковую) морально угнетает его, однако утверждает, что других, более восприимчивых людей следует от этой правды защитить.

Быть невольным или безучастным вестником благого или дурного – это одно, а самопровозглашённым защитником идеи – уже совершенно другое. Как только люди признают (перед лицом общества или внутри себя) свою приверженность той или иной идее, начинается странный динамический процесс, в результате которого данная приверженность глубоко скрывается под слоями защитных реакций и мета-реакций. “Личные жизненные принципы – это рекурсивный механизм; он постоянно замеряет свой собственный пульс, и если пульс сбивается, само осознание этого факта приводит к дальнейшим сбоям”, – отмечает психиатр Джордж Эйнсли (George Ainslie) в своей выдающейся книге “Как сломить волю” (Breakdown of Will) (2001, с. 88). Он описывает динамику этих процессов в виде конкуренции стратегических курсов, которые борются за контроль над организацией или индивидом. Как только вы начинаете жить в соответствии с набором чётко сформулированных принципов, ставки растут. Если вы совершите ошибку, что следует сделать? Наказать себя? Простить себя? Притвориться и не заметить?



Идея о том, что человек живёт, руководствуясь мифами, которые не следует тревожить ни при каких обстоятельствах, находится в постоянном противоречии с идеалами поиска истины и честности, что иногда приводит к печальным последствиям. К примеру, долгое время расизм везде воспринимался как большое социальное зло, что привело к формированию у многих склонных к рефлексии людей вторичных убеждений, что веру в равенство всех людей вне зависимости от их расы следует рьяно насаждать. Насколько рьяно? В этом вопросе мнения людей доброй воли значительно расходятся. Некоторые считают, что вера в расовые различия настолько пагубна, что её следует уничтожать полностью, даже тогда, когда она имеет основания. Такая точка зрения привела к нескольким действительно печальным эксцессам. К примеру, существуют однозначные медицинские данные, согласно которым люди разных этносов имеют разную восприимчивость к болезням или реакции на лекарства, однако некоторые исследователи и спонсоры исследований считают эти данные запретными. Данная позиция приводит к плачевным последствиям: отдельные направления исследований намеренно игнорируются, что влечёт за собой ухудшение состояния здоровья некоторых этнических групп.

Эйнсли выявляет феномен стратегического курса на сохранение веры во многих любимых человеком видах деятельности:



Хотя вера в веру может принимать самые разные формы, именно в религии она получает наиболее благодатную почву для развития. Эйнсли полагает, что это объясняет некоторые озадачивающие эпистемологические запреты, которые можно найти в религиях:



Что делают люди, когда обнаруживают, что больше не верят в Бога? Некоторые не делают ничего; они не прекращают ходить в церковь и даже не рассказывают об этом близким. Они просто продолжают тихо вести свою жизнь так же нравственно (или безнравственно), как раньше. Другие – к примеру, Дон Кьюпитт (Don Cupitt), автор книги “После Бога: будущее религии” (After God: The Future of Religion) – чувствуют необходимость найти то религиозное учение, которое полностью их устраивало бы. Такие люди твёрдо убеждены, что веру в Бога следует сохранять, поэтому они не сдаются, когда разочаровываются в традиционных религиозных концепциях. Они ищут им замену. А этот поиск, опять-таки, вовсе не обязательно бывает полностью осознанным и взвешенным. Чётко не осознавая, что имеющиеся идеалы подвергаются какой-то угрозе, люди могут всецело повиноваться безымянному страху, глубинному чувству потери убеждённости и испытывать необходимость решительно бороться с этой невыраженной интуитивной угрозой. Всё это приводит к такому психическому состоянию, при котором человек особенно чувствителен к восприятию новых смыслов, которые кажутся верными или близкими его мировоззрению. Процесс пересмотра религиозных взглядов, подобно разработке законодательства при демократическом строе, при ближайшем рассмотрении слишком разочаровывает, поэтому нет ничего удивительного в том, что он окутан ореолом загадочности.

На протяжении веков было написано много работ, посвящённых историческому процессу замены политеизма монотеизмом, то есть замены веры в множество божеств верой в единого Бога. Однако мало кто отмечал, что вера в Бога шла рука об руку с верой в веру в Бога, что привело к изменению самой концепции Бога в авраамических религиях (иудаизм, христианство и ислам) от строгого антропоморфизма к более абстрактным и неперсонифицированным представлениям. Удивительность этого изменения можно прочувствовать, сравнив его с другими концептуальными сдвигами, которые произошли за тот же период. Фундаментальные представления безусловно могут изменяться с течением времени. Наши представления о веществе весьма сильно изменились со времён греческих атомистов. То же самое можно сказать и о современных научных представлениях о пространстве и времени, изменившихся благодаря часам, телескопам, а также Эйнштейну и другим учёным. Некоторые историки и философы утверждают, что эти перемены не постепенны, как кажется на первый взгляд, а происходят посредством внезапных скачков, настолько радикальных, что старые и новые представления оказываются “несопоставимыми”.

Неужели эти концептуальные сдвиги настолько существенны, что наладить понимание между людьми разных веков невозможно, как утверждают некоторые? Найти подтверждение этому трудно, так как мы вполне можем составить точный и подробный список всех произошедших к настоящему времени изменений и понять их. В частности, нет никаких оснований полагать, что наши повседневные представления о времени и пространстве будут хоть в чём-то чуждыми Александру Великому или, скажем, Аристофану. Мы едва ли столкнёмся с трудностями, обсуждая с ними сегодня, завтра, прошлый год или тысячи ярдов или пейсов между Афинами и Багдадом. Однако если бы мы попробовали поговорить с древними о Боге, то обнаружили бы, что нас разделяет гораздо большая пропасть. Я не знаю другой идеи, которая претерпела бы столь радикальное изменение. Это можно сравнить с тем, как если бы древнее понятие о молоке трансформировалось в наше понятие о здоровье, или древнее понятие об огне превратилось бы в наше понятие об энергии. Невозможно буквально выпить здоровье или потушить энергию, и, аналогично, по мнению современных верующих (многих, но не всех) нельзя буквально услышать Бога или сесть рядом с ним, что прозвучало бы странно для древних монотеистов. Ветхозаветный Иегова, или Яхве, был очень похож на суперчеловека (мужчину, а не женщину), который мог принимать чью-либо сторону в битвах, быть завистливым и гневливым. В оригинальном Новом Завете Бог становится прощающим и любящим, однако остаётся Отцом, а не Матерью или бесполой Силой, не говоря уже о том, что он действует в мире через своего Сына, который является его отражением. Бесполая и бестелесная Личность, которая, тем не менее, отвечает на молитвы в реальном времени (сознательное сверхъестественное существо по Старку) кажется слишком антропоморфной для тех, кто предпочитает верить в Высшую Силу (сущность по Старку), характеристики которой находятся за пределами понимания, за исключением того, что они каким-то непостижимым образом трактуются как добрые, а не злые. Обладает ли Высшая Сила (созидательным) разумом? В каком виде? Заботится ли Оно (не Он или Она) о нас? О чем-либо вообще? Все антропоморфные черты, которые не были открыто отвергнуты, удобно скрываются за ореолом загадочности.

Со временем вера приобрела ещё одну особенность: задавать вопросы обо всём этом стало невежливо. Если попробовать настоять на ответе, то скорее всего можно услышать что-то подобное: “Бог видит, когда ты тайно творишь зло, но у Него нет век, он не моргает, глупец! Разумеется, Он может прочесть твои мысли, даже если ты не проговариваешь их про себя, но всё же Он предпочитает словесные молитвы, и я не знаю, как это возможно или почему это так. Это загадка, которую никогда не поймут простые смертные”. Людей всех вероисповеданий учат, что подобные вопросы каким-то образом оскорбляют или принижают их веру, осмеивают их взгляды. Какую хорошую защиту обеспечивает этот вирус – он позволяет с лёгкостью отторгать антитела скептицизма!

Однако это не всегда помогает, и если скептицизм начинает представлять для религии угрозу, против него могут быть предприняты более жёсткие меры. Одна из самых эффективных и очевидных – это древний “дьявольский обман“. Термин был придуман Ружмоном (Rougemont) (1944), который в своей работе говорит о “предполагаемой склонности Лукавого являться в виде своей противоположности”. По сути, это трюк с зеркалами, который, подобно многим другим хорошим магическим трюкам, настолько прост, что трудно поверить в то, что он работает. (Магам-новичкам часто приходится подолгу себя настраивать перед первыми выступлениями на публике – кажется невероятным, что аудитория поведётся на подобное, но так и происходит.) Если бы я придумывал религию, то точно включил бы в неё похожий трюк, но мне было бы тяжело сохранять невозмутимость, говоря что-то вроде:



Самая большая хитрость данного трюка заключается в том, что это – прекрасный “джокер”, настолько лишённый содержания, что его может эффективно использовать любая секта, учение или подпольная организация. В коммунистических ячейках считают, что любая критика – дело рук замаскировавшихся шпионов ФБР, радикальные феминистки называют неопровержимую критику фаллоцентрической пропагандой, неосознанно распространяемой зомбированными жертвами злого патриархата, и т.д. Это универсальное средство прививания преданности представляет собой паранойю в таблетках и действительно может заставить критиков замолчать – на время или навсегда. Кто же изобрёл это блестящее приспособление? Или это просто дикая идея, которая сама укоренялась в любых представлениях, конкурирующих за возможных носителей в данном обществе? Никто не знает, но теперь ей может воспользоваться любой, хотя, если эта книга завоюет хоть какой-то успех, вирулентность этой идеи должна понизиться, так как люди начнут её распознавать.

(Более мягкий и конструктивный ответ неумолкающему скептицизму даёт мощная академическая индустрия исследований и дискуссий в области теологии, занимающаяся всевозможными интерпретациями разных учений. Такое усердное интеллектуальное занятие как раз подходит для немногочисленных скептиков, ставящих под сомнение учения, которые им преподносились в детстве, в то время как все прочие игнорируют теологические интерпретации. Большинство людей не считает необходимым детально изучать те религиозные догматы, которые они исповедуют.)

Различные концепции Бога окружены тайной, однако в процессе их трансформации нет ничего загадочного: он довольно очевиден и был описан (и зачастую осуждён) поколениями будущих хранителей этой важной идеи. Почему же хранители не вводят новые термины для пересмотренных понятий и не уходят от традиционной терминологии вместе с отвергнутыми понятиями? В конце концов, мы ведь не держимся за устаревшую медицинскую терминологию для описания тканевых жидкостей и апоплексии и не настаиваем на нахождении флогистона в современной физике или химии. Никто не говорит, что мы нашли “жизненный порыв” (тайную составляющую, которая отличает живую материю от неживой); вместо этого говорят о ДНК (виталисты подозревали о существовании чего-то подобного, только их идея была неверна). Так почему люди настаивают на том, чтобы называть Высшую Силу, в которую они верят, “Богом”? Ответ очевиден: сторонники веры в Бога считают, что преемственность исповедания требует преемственности терминологии и что верность конкретному “бренду” – настолько важная особенность, что было бы глупо вносить в неё изменения. Таким образом, какие бы реформы вы ни пытались осуществить, не пытайтесь заменить слово “Бог” (“Иегова”, “Тео”, “Всевышний”, “Господь наш”, “Аллах”), пока вы экспериментируете с религией. В начале было Слово.

Должен признать, что до сих пор схема работала довольно хорошо – до известной степени. Вот уже приблизительно тысячу лет мы размышляем о множестве различных деантропоморфизированных философских концепций Бога, которые более или менее мирно сосуществуют в умах “верующих”. Так как каждый называет свой вариант концепции “Богом”, в чём-то “мы всегда согласны” – все мы верим в Бога, мы не атеисты! Но, конечно же, эта схема работает не так гладко. Если Люси готова умереть за Рока (Хадсона), а Дэзи готова умереть за рок (музыку), по сути между ними нет ничего общего, не так ли? Эта проблема не нова. Ещё в 18 веке Юм пришёл к выводу, что “наше представление о божественном” изменилось так сильно, что античных богов нельзя было бы к нему отнести, так как они были слишком антропоморфными:



Не так давно начали появляться упреки религии в обратном: Старк (Stark) и Финк (Finke) (2000) выразили разочарование по поводу “атеистических” взглядов Джона Шелби Спонга (John Shelby Spong), епископа англиканской церкви из Ньюарка, чьи представления о Боге были недостаточно антропоморфными. В своей книге “Почему христианство должно измениться или умереть” (Why Christianity Must Change or Die) (1988) Спонг (Spong) развенчивает божественность Иисуса, называет распятие “варварством” и говорит о том, что Бог большинства ортодоксальных христиан жесток. Другой выдающийся служитель англиканской церкви однажды признался мне, что, узнав, во что верят некоторые мормоны, он подумал, что лучше бы они вообще не верили в Бога! Почему же он не заявил об этом с кафедры? Потому что не хотел оскорбить прихожан. В конце концов, в мире множество злых “безбожников”, и разрушать хрупкую иллюзию того, что “мы не атеисты”, – это плохая идея (упаси Господи!)
Источник:
Движение Брайтс

Нашли ошибку?

---